Ma'sir-i Hamidi (Praiseworthy Passage), повествующей о морском гранд-туре наваба Хамида 'Али Хана, мусульманского правителя Рампура. В поэтичной пурпурной прозе рассказывается о том, что в действительности являлось княжеской поездкой в старые храмы и курортные города, такие как Киото и Никко. Навабу помогал англоговорящий гид по имени Ито Сокусада, чьи объяснения истории и обычаев были записаны секретарем наваба для книги. Далекие от общего азиатского языка, индийский наваб и его мусульманский секретарь общались со своим японским гидом на английском, хотя это позволило непосредственно приобретенной информации о Японии попасть в урду. Результат все равно далек от глубокого исследования, поскольку итоговая книга фактически представляет собой туристический обзор улиц и магазинов, вокзалов и гостиниц, самурайских крепостей и знаменитых храмов. Тем не менее, в книге были важные указатели на новые межкультурные знания, например, признание двух религий в Японии, включая незнакомую синто, которая не использует идолов.

Более значительная работа появилась в 1901 году, возможно, в результате Первой китайско-японской войны 1894-1895 годов, которая ознаменовала появление Японии в качестве новой азиатской державы. Ее автором был Ахмад Дин, директор школы в пенджабском городе Гуджранвала, который перевел английские источники на урду под названием "A'yina-i Japan" ("Зеркало Японии"). Как и его иранские коллеги несколькими годами позже, он сосредоточился на "прогрессе" (taraqqi) Японии, особенно в плане военного развития. Два года спустя оживленные издательства Лахора, где печаталась "А'йна", также выпустили книгу по истории. Он носил простое название "Япония" - английское название, повторяющееся в бенгальских и ближневосточных книгах, - и входил во "всеобъемлющую серию всемирной истории", предназначенную для процветающих школ Пенджаба на урду. Гораздо более подробно, чем его немногочисленные предшественники, освещались вопросы географии, истории и "цивилизационных условий" (тамадуни халат), а также целые главы, посвященные журналистике, языку и литературе. Но в главе о языке, наглядно свидетельствующей о его происхождении, японская письменность иллюстрировалась скопированным изображением переведенной христианской молитвы; источником послужила одна из многочисленных книг христианских миссионеров, изучавших Японию.

К 1905 году, однако, на расширяющейся книжной полке индийских книг о Японии появились и более практичные руководства по языку, опирающиеся на связи Калькутты и Бомбея с Йокогамой и Кобе. Это было важным событием, позволившим наладить более прямые формы общения. К числу таких новаторских руководств по изучению японского языка относятся "Японский учитель" ("Japanis Sikshaka") Диншава Вании и "Японский путеводитель по японскому языку" ("Japani Bhashano Bhomiyo") Ратанджи Фрамджи Сетны. Изданные в Бомбее в 1905 и 1906 годах соответственно, оба они были основаны на гуджарати - выбор, отражавший доминирующую роль парсов, мусульман и индусов из гуджарати в индийско-японской торговле. Вания, сам парси из Бомбея, был репортером умеренно-националистической газеты "Адвокат Индии", а Сетна был широко известным автором "Джняначакры" ("Круг мудрости"), первой энциклопедии на гуджарати, в которой были собраны обширные сведения из популярных викторианских энциклопедий.

Языковые справочники Вании и Сетны содержали алфавитные таблицы, транслитерирующие японские фонетические алфавиты хирагана и катакана в буквы гуджарати. Однако их основные разделы, посвященные лексике и фразам, полностью состояли из японских слов, транслитерированных на гуджарати, что на практике делало их гораздо менее полезными для обучения чтению и письму на японском языке, что в любом случае требует большого количества кандзи (иероглифов китайского происхождения). Но такие учебные задачи не были их основной целью, поскольку, хотя и Вания, и Сетна с симпатией относились к идее модернизации Японии как образца для подражания Индии, отобранные ими словари предназначались в первую очередь для коллег-гуджарати. Вания включил в него обширный раздел коммерческой лексики, давая японские термины "комиссионные", "спекулятивная покупка" и "условия продажи", а также различные товары (не в последнюю очередь хлопок), которые индусские и парсийские купцы экспортировали из Бомбея на фабрики и заводы, прилегающие к Кобе и Иокогаме. Это было полезно для межкультурной торговли, но такая торговая лексика не давала возможности понять культурные традиции Японии, особенно если в дополнение к ней не появлялись словари или грамматики.

Как и на всем Ближнем Востоке, начиная с 1904 года русско-японская война стала источником множества книг на урду, бенгали, гуджарати и других индийских языках, жанры которых варьировались от трезвого репортажа до эпических стихов. Самыми первыми были откровенно информационные работы, в значительной степени основанные на английских газетах, такие как "Мукаммил Мухабарат-и Рус у Япония" (Всеобъемлющие отчеты о России и Японии) Мухаммада Хусайна Фазла и "Джанг-и Рус у Япония" (Война России и Японии) Мухаммада Ибрагима, которые в знак более широкого доступа к новостям в Индии были опубликованы, когда боевые действия еще продолжались. По мере того как новости о войне и японских успехах распространялись все дальше, появлялись литературные произведения, которые давали голос зарождающейся индийской японофилии синхронно с ее ближневосточными коллегами. Среди них была драма на языке урду, написанная в течение двух месяцев после последних залпов войны под простым названием "Jang-i Rus u Japan" ("Война России и Японии").

Автором пьесы был Маулви Зафар 'Али Хан (1873-1956), редактор журнала "Дакан Ривью" ("Декканское обозрение"), который впоследствии редактировал влиятельную антиколониальную газету "Заминдар" ("Хозяин"). Несколькими годами ранее он опубликовал "Sayr-i Zulmat" ("Путешествие во тьму"), перевод сомнительной африканской фантазии Г. Райдера Хаггарда "Люди тумана", а в пьесе Хана содержатся любопытные аллюзии на связи между Японией и Африкой. В предисловии к пьесе, написанном знаменитым литературоведом Абд аль-Хакком (1870-1961), война Японии с Россией сравнивалась с более широкой историей европейского колониализма, в которой упоминались немецкие притязания на Занзибар и итальянское вторжение в Эфиопию. Что касается самой пьесы, то в ее драматические персоны вошли не только крупные русские и японские генералы и государственные деятели, но и несколько мусульманских персонажей, созданных в попытке Хана связать войну с панисламскими целями, которые он пропагандировал на протяжении всей своей карьеры. В ключевой сцене, разыгранной на токийском базаре, персонаж по имени Музаффар Хан открывает своему компаньону Икбал Хану свой план "распространения религии Мухаммада" по всей Японии. Вторя более широким призывам обратить Японию, Икбал соглашается, заявляя, что распространение ислама - высший долг каждого мусульманина. Но затем, признавая наличие барьеров в межазиатском общении, Икбал сетует на то, что никто из них не владеет японским языком настолько хорошо, чтобы объяснить духовные красоты своей веры. Десятилетие спустя драматург попытался сделать жизнь подражанием искусству, отправив реально существовавшего Икбала - великого поэта-философа Мухаммада Икбала - с миссией обратить японцев; в 1914 году он предложил этот план на ежегодном собрании Анжуман-и Химаят-и Ислам (Общества поддержки ислама) в Лахоре.

Несколько иным проявлением японофильства в литературе урду стала книга Шараф аль-Дина Ахмад Хана "Сайнталис Вафадар-и Япония" ("Сорок семь